Монастырь - Страница 105

105

– Видите, по центру этой композиции мы видим Дхарма чакру, она же колесо закона или сансары. Этот символ олицетворяет восьмичастный путь, по количеству спиц, а так же то, что все рано или поздно вернется на круги своя.

Оперативник остановился, разглядывая барельеф и, одновременно, пытаясь вникнуть в смысл того, что сейчас провозглашал Михаил Яковлевич.

– Слева от него – Гаутама Будда. Он обращен к небу и в прошлое. Справа Майтрейя Будда. Этот обращен к земле и в будущее. А мы, хи-хи-хи, посередке…

Утрированно подмигнув Лакшину, врач поспешил за Жбаном, который уже давно поджидал офицеров, придерживая дверь локалки и отгоняя от нее зеков из первых двух отрядных секций.

Поднимаясь, Игнат Федорович вдруг обратил внимание на какого-то бесконвойника, который шел, казалось, не разбирая дороги и в глазах его светилось такое бешенство, что куму вдруг стало жутко и он невольно проследил взглядом путь этого зека.

– Разойдись! – Рявкнул Жбан. Зеки, толпившиеся в дальняке и ближайших его окрестностях, отреагировали на приход начальника оперчасти рассредотачиванием с максимально возможной прытью. Когда Лакшин и врач зашли в сортир, из живых там был только завхоз восьмого отряда, Котел. Он понуро взглянул на вошедших и, не зная, что им сказать, лишь протянул руку в направлении трупов и пожал плечами.

– Асфиксия. – Сам себе кивнул Поскребышев, едва взглянув на тела.

– Удушение. – Полуутвердительно проговорил кум. Он несколько секунд всматривался в лица трупов, словно стараясь разглядеть в их до сих пор открытых глазах отпечаток изображения убийцы.

Осмотр места происшествия не дал ничего. И лишь когда Игнат Федорович посмотрел вверх, тайна появления мертвых тел из воздуха перестала существовать. Там, на потолке, виднелось несколько свежих кровавых пятен. Мало того, осыпавшаяся штукатурка четко обозначала контур узкого прямоугольника.

Кум, если бы на него не смотрели Исаков и Михаил Яковлевич, завопил бы от восторга. Это был лаз в тайные ходы. Первый достоверно известный вход.

Но, прикинув все обстоятельства, майор помрачнел. Эта ``дверь'' являлась, скорее выходом. Проникнуть в нее можно было лишь с помощью стремянок. Да и сам факт того, что неведомые убийцы вдруг расшифровали одну из дверей, значил многое.

Пока вольные рабочие, или расконвоированные, с помощью малой механизации, ломов и кувалд, будут крошить эту преграду, преступники могут спокойно покинуть свое прибежище, и у них еще останется куча времени для заметания следов.

Единственным выходом было бы, пока производятся вскрышные работы, выстроить всю зону на плацу. Но, насколько помнил Лакшин, предыдущие проверки раз за разом показывали, что на месте все. Кроме безвременно усопших. Разве что…

На проверки практически никогда не ходили блатные. Они приравнивались шнырями к тяжелобольным, и оставались в секции. Прапорщики, считающие оставшихся в постелях, знали из всех в лицо, и поэтому никаких накладок раньше не случалось.

И тут к Игнату Федоровичу одновременно пришли две мысли. Какая из них явилась чуть раньше, а какая чуть позже, было не так уж и важно. В любом случае, одна вытекала из другой.

Лакшин вдруг вспомнил слова Михаила Яковлевича о поисках недостающего звена и, в то же время, возникла идея подмены. Ведь вертухаи, нередко, считали, не заглядывая в лица зычков, а по головам! Причем головы эти могла спокойно оставаться под одеялами, а наружу могла торчать лишь рука или пятка. И тогда, если некий вольняк временно занял место блатного, – счет должен был сойтись! А при наличии тайного хода, сообщающегося с волей, это уже казалось Лакшину само собой разумеющимся.

Досадуя на свою недогадливость, майор зарычал от злости на самого себя. Вот оно, недостающее звено! Вольные, связанные с зеками, знающими тайну проходов.

Но тогда, если эти деятели позволили себе засветить один из входов в свои катакомбы, это может значить лишь одно: они сворачиваются. И, следовательно, уже нет никакого смысла для спешки. Все равно, пока зеки будут долбить потолок, они успеют скрыться, раствориться в Хумске или его пригородах.

Завтра прибывает комиссия ОУИТУ, пусть они и ползают по этим подземельям. А его, Лакшина, работа, можно считать, уже выполнена. Он преподнесет эти катакомбы на блюдечке, а там пускай менты ловят тех, кто в них наследил.

– Гражданин майор… – Раздался вдруг громкий шепот, перебивший размышления Игната Федоровича.

– Что? – Обернулся кум и завхозу.

– Вы… Вы знаете, что блатные хотят лагерь разморозить? Завтра… – Еще тише пролепетал Котел, косясь на дверь в туалет.

– Что?! – Едва не вскричал оперативник, но вовремя сдержался и голос его прозвучал едва ли громче, чем сообщение Исакова.

С утра Колесо приходил. Говорил, чтобы завтра на работу никого не выводить… – Завхоз как можно ближе придвинулся к Лакшину, и эти слова лихорадочно вылетали из глотки арестанта. – А я не знаю, что и делать. Бугры стремаются и против блатарей, и против вас…

– Ладно, разберусь. – Игнат Федорович уже овладел собой и взмахом руки отослал было завхоза, но потом, вспомнив о своем задании, спросил уже громко:

– А шныри твои где?

– Да, только что тут крутились… – Пожал плечами Игорь. – Сейчас посмотрю…

– Ну, Михаил Яковлевич, – Ухмыльнулся майор, – Как думаете, будут у нас еще покойнички?

– Будут, Игнат Федорович. – Убежденно ответил врач и, никак не подтверждая это свое заявление, вдруг резко перескочил на другую тему. – А знаете, что мне вдруг пришло в голову… Ведь наш район, до привнесения в Сибирь христианства, был одним из буддийских центров. И я не удивлюсь, если окажется, что наш монастырь – один из перекроенных на христианский лад датсанов. А знаете, как их тогда строили? В одном из неприметных мест находился некий краеугольный камень.

105