Монастырь - Страница 7

Исаков не понимал. Он никак не мог сообразить, то ли его прикроет кум, то ли закроет. На всякий случай, зек активно замотал головой. И, решив, что ситуация, все же, складывается в его пользу, осмелел и взял сигарету из желтой пачки с верблюдом. Майор придвинул к нему пепельницу.

– Сколько ты уже в завхозах?

– Третий месяц…

– Ты ведь сможешь до "химии" продержаться?

– Могу. – уверенно кивнул Котел.

– Вот и давай! – наклонил голову Игнат Федорович. – А теперь расскажи-ка мне о Гладышеве.

Пока Исаков, судорожно затягиваясь, рассказывал майору то, что куму и так было известно, Лакшин откровенно скучал. Зек чувствовал, что говорит слишком мало, но почти ничего интересного вспомнить не мог. Но вдруг завхоз упомянул, что в последние дни раза три по ночам не находил Гладышева в секции, но думал, что тот ушел чифирить с кентами из других отрядов, а к ночной проверке всегда приходил и поэтому завхоз не придал этому должного значения, а кентов у покойного была такая куча, что можно со счету сбиться… Кум встрепенулся, услышав о ночном отсутствии, но дождался завершения невнятного словоизвержения.

– Кто был его семейнииком?

– Сапрунов.

Эта фамилия ничего не говорила майору. Он помнил, что был в отряде зек с такой фамилией, жил тихо, очень тихо, так что никакого компромата на него не было. Как ничем не выделялся и сам покойный Гладышев.

– Что можешь про него сказать?

– Да, ничего… – пожал плечами Котел. – Тихий такой, себе на уме. Деловьем по мелочи промышляет. Мужик, одним словом.

Деловьем на зековском жаргоне назывались самые разнообразные безделушки, типа брелоков, перстней, миниатюрных чеканок. Все это можно было обменять на чай у водил в воли. Но под категорию деловья подходили и финские ножи с наборными рукоятями, и выкидные ножи. Несколько раз на памяти Лакшина прапора отметали и настоящие самопалы, которым не хватало лишь патрона в стволе.

Майор внешне ничем не выдал своей радости. Любого производителя запрещенных предметов можно было прижать. Отметив для себя чтобы дать наводку своим стукачам поискать сапруновские изделия, Игнат Федорович с ленцой потянулся:

– А где этот Сапрунов сейчас?

– В первой смене. Снять его?

– Не стоит, – поморщился кум. – Но после работы – ко мне его. Ясно?

– Так точно! – Вскочил завхоз и попытался принять стойку "смирно".

– Все, можешь идти.

Котел по-военному повернулся, щелкнув каблуками сапог, и направился к двери.

– Нет, постой!.. – Словно размышляя о чем-то остановил его майор. Он наклонился и извлек из нижнего ящика стола профессионально свернутый газетный кулек. В нем находился килограмм чая, но не только. На самом дне был спрятан мерзавчик трехзвездочного коньяка.

– Держи. Чифирни за упокой.

Котел отрицательно замотал головой, чуя подвох.

– Бери, тебе говорят!

Зек схватил кулек и засунул себе под куртку.

– Теперь – иди!..

Не поблагодарив, Исаков вылетел из кабинета. Майор, уже не скрываясь, усмехнулся. Трусоват парень. Вся его власть держится на привычке зеков к старому, уже откинувшемуся завхозу, да на кулаках. Жаль, в башке пусто. Но ничего, шныри у него опытные, толковые, наставят на путь истинный.

В принципе, Игнат Федорович гораздо больше пользы имел бы от беседы именно с ними. Шмасть и Пепел давно являлись осведомителями кума. Но вызвать их сейчас было бы тактической ошибкой. Ни к чему давать вечно настороженным зекам лишний повод для пересудов.

Если у них будет какая информашка – под вечер эти деятели заявятся сами. А что информашка будет, майор не сомневался.

5.

Воспоминания Кулина.

Тряская бетонка, шедшая от ворот зоны, уперлась в недавно заасфальтированную дорогу. Автобус с бесконвойниками, уже переодетыми в замызганные рабочие робы и фуфайки, свернул и покатил между полей, покрытых прошлогодней стернёй. Прапорщик Сергиенко, или, как все его звали, Серый, сидел рядом с водителем и угрюмо курил, повернувшись к зекам спиной.

Выкинув окурок в проносящийся за окном пейзаж, прапор потянулся и закемарил. По идее, он должен был следить за расконвоированными, но, с другой стороны, какой идиот будет выходить на бесконвойку чтобы удариться в бега? За все время службы Серого такого не происходило ни разу и поэтому к своей работе Сергиенко относился как к синекуре, очевидно, сам и не подозревая о существовании такого понятия.

Кулин, задумавшись, сидел у окна, провожая взглядом растворяющуюся в остатках тумана громаду монастыря.

Вот так же, прошлогодней весной, он впервые увидел это сооружение, еще не зная, что за этими стенами обретет одновременно и место жительства, да и работы, на весь остаток своего, относительно небольшого, срока.

Тогда, в средине марта, Кулина пригнали этапом в Хумскую тюрьму. После полутора суток в продуваемом бесчисленными сквозняками столыпинском вагоне, куда зеков запихали как дрова, под завязку, тюремная камера показалась настоящим раем. Из разбитого зарешеченного окошка нещадно дуло, но что одна небольшая дыра в стене по сравнению с уймой щелей в насквозь проржавевшем вагоне для транспортировки спецконтингента?

Камера, в которую бросили этапников, оказалась узким вытянутым помещением по периметру которого шли нары состоящие из единственной неширокой доски.

Стены покрывала бетонная "шуба", любое мало-мальски ровную поверхность которой покрывали разнообразные надписи.

Зеки кинули кешеры по нарам и устремились пописать. Параша, большущее вонючее ведро, стояла у двери и к ней немедленно выстроилась очередь.