Монастырь - Страница 37

"Куцый, верни кропаль." или "Браконьер, кто загадил мой станок в твою смену?" Но ничего, что имело бы касательство к убийствам там не было, как не нашлось и дневника Гладышева.

Пока Игнат Федорович занимался бумажной работой, которую, к сожалению, не мог поручить никому другому, прошел завтрак. Нарядчик принес список из восемнадцати позиций, но Лакшину пока было недосуг изучать и его и он, захватив блокнот, заспешил в восьмой отряд.

Секция была полна народа. Около сотни человек маялись без дела.

– Граждане осужденные, – обратился к зекам оперативник, когда шныри пригнали всех из дальняка и тех, кто курил на улице, – я вынужден обратиться к вам с необычной просьбой.

Вы знаете, что убили двух ваших товарищей. Именно убили. Блатные заявляют, что никаких косяков за убитыми не числилось. Так что мочканули их по беспределу.

Игнат Федорович был вынужден сделать такое вступление и перейти при этом на зековскую феню. Обычными словами объяснить сложившуюся ситуацию было бы возможно, но на это ушло бы куда больше времени.

– И сейчас, чтобы наказать виновных в гибели ваших друзей, я вынужден обратиться к вам за помощью.

Весь отряд набыченно молчал, не зная как относиться к словам кума.

– Поделитесь, если видели, с кем общались Гладышев и Сапрунов. Здесь ли, на промзоне, все равно. Администрации просто необходимо знать их связи, чтобы найти беспредельщиков.

Наступил самый ответственный момент. И, как всегда, сыграл закон подлости.

Лакшин уже видел несколько зеков, готовых помочь следствию, их прямо-таки распирало от желания что-то сказать, но общественное мнение, что помогать администрации западло, заставляло их пока что держать свои сведения при себе.

– А вот хрен тебе! – выступил вперед какой-то малолетка в черной блатной робе. – Пусть тебе твои стукачи кукуют, а здесь – все честные мужики! Им стучать впадлу!

Игнат Федорович едва не сплюнул с досады. Вот попадется такой шебутной приблатненный и все испортит.

– Ты пойдешь в ШИЗО за оскорбление администрации. – сообщил кум малолетке.

Тот лишь гордо поднял подбородок.

– А вы, граждане осужденные, сейчас по одному будете проходить в кабинет начальника отряда. Каждый задержится там на одну минуту. Можете в это время молчать, или говорить, без разницы. Но через это пройдет каждый.

Гарантирую, если кто-то чего-то мне скажет, другие про это не узнают. А пока подумайте, стучать это, или нет.

Стол в кабинетах отрядников располагался таким образом, что ни подсмотреть, ни подслушать что говориться за ним было невозможно. И, забросив такой шар, майор был готов половить в мутных зековских сплетнях вечно ускользающего между пальцев золотого червяка правды.

Полтора часа, пока не прошел последний пидор восьмого отряда, Игнат Федорович сидел с блокнотом в руках. Минуты, конечно, было крайне мало. Но те, кто хотел сообщить куму нечто важное, выдавали информацию коротко и сжато.

– Видел Гладышева с Мирзаняном из четвертого.

– Гладышев на промке говорил с Ивантеевым из седьмого.

– У Гладышева был знакомый из второго, Липкин.

Страницы заполнялись фамилиями, номерами отрядов, многие повторялись.

Оказалось, что к покойного был достаточно обширный круг знакомств, охватывавший практически все отряды. К концу кум был уже сам не рад, что заварил эту кашу. Зеки шли непрерывным потоком. Многие напряженно молчали все отведенное им время, другие начинали жаловаться на притеснения, но общая картина вырисовалась весьма четко.

Оставался вопрос: что с ней делать? Вызывать всех по этому списку? Человек сорок? На беседы с ними уйдет несколько суток. А за это время кто-нибудь, завладев дневником убитого, вновь полезет в секретные ходы…

Не показывая, что устал, Игнат Федорович вышел из кабинета лейтенанта Умывайко и, найдя глазами Котла, распорядился:

– Выгоняй первую смену на промку!

Но утренние неприятности на этом не кончились.

Едва Лакшин поднялся в свой кабинет, как прибежал шнырь комнат свиданий, некий Бардин, и сказал, что кума срочно просят на вахту в цензорскую.

Цензурой зековских писем обычно занимались прапорщики-конвойники. Они рассортировывали письма на те, которые можно пропустить и те, которые пропускать нельзя. Выделяли из их массы доносы и заявления, которые, для простоты, чтобы не вылавливать нужного начальника, зеки так же опускали в почтовый ящик.

В цензорской прапорщик Прошмонать ни слова не говоря протянул Игнату Федоровичу стопку листов. Кум просмотрел первый. Это было заявление на имя начальника колонии. Какой-то зек из шестого отряда просил немедленно перевести его в другую зону. Мотивировка была такой: осужденный боялся за свою жизнь, ибо в колонии начался беспредел и стали убивать всех подряд.

Пролистав всю кипу, оперативник вопросительно посмотрел на цензора.

– Тридцать два. – сказал Прошмонай.

– Чего тридцать два?

– Мужика ломятся с зоны. Раньше ломились по одному в неделю. А сейчас прямо вал какой-то.

– Ничего, утихомирятся. – уверенно произнес Лакшин, хотя до уверенности ему было далеко. Он и сам прекрасно знал эту статистику, и такое поистине колоссальное количество заявлений повергло кума на самом деле в тихий ужас.

– Для меня есть что?

– Тоже куча.

Прапорщик передал Игнату Федоровичу пачку писем, которая действительно была раза в три толще обычной ежедневной порции доносов. На первый взгляд тут было около сотни посланий. Почти каждый десятый зек, из полутора тысяч осужденных, написал вчера куму.