Мысли Лакшина теперь перескочили на вора в законе. Знает ли он о секретных ходах? Предположим, что знает. Тогда он запросто мог бы так запугать Гладышева, что зек думать забыл бы о своих фольклорных изысканиях. Но если Гладышев не согласился бы молчать? Тогда смерть. Игнат Федорович слишком плохо знал этого осужденного. Мог ли он попереть буром или упереться рогом?
Или он захотел чтобы его взяли в долю и за это поплатился? Ничего не ясно.
Но тогда авторитет будет всячески запутывать кума, подкидывая ложную информацию, чтобы не дать ни малейшего шанса выйти на секрет ходов.
А если Крапчатый, во что достаточно трудно поверить, действительно не при делах? Тогда внешне он будет вести себя точно так же. Да и сведения, которыми он обещал поделиться, тоже будут малого стоить.
В этот момент размышления Игната Федоровича прервал звук сирены. В окно его квартиры было видно как заметались над толстыми стенами монастыря лучи прожекторов.
Быстро накинув шинель, кум бегом направился к вахте. Там, из высокого начальства колонии, он оказался первым. Прапорщик Бычара переминался с ноги на ногу, смотрел на майора сумасшедшими глазами и явно не знал с чего начать.
– Тут это… Бычары, в общем… Одному голову срубило, второй на решке висит… Как утром…
– Что! – такое сообщение разом вывело из равновесия всегда спокойного Лакшина. – Два трупа?!
– Угу… – улыбаясь закивал прапорщик. – Два!
– Этого еще не хватало! – с досадой произнес кум.
– Так, стало быть… Бычары, одно слово… – Бычара не знал что сказать и поэтому городил первое, что приходило в голову.
Определить какой труп важнее, Игнату Федоровичу не составило труда.
Естественно, тот, что висел на решетке. Лакшин готов был поспорить, что он увидит там осужденного Сапрунова. И не ошибся.
– Кто у того, кому голову отрубило?
– Этот, Лупатый… То есть, старший прапорщик Глазьев.
– Ничего, пусть поохраняет, – с легким садизмом в голосе отреагировал Лакшин. – Пошли к решке.
У решетки их встретил прапорщик Макитра. Он ходил взад вперед под висящим на высоте двух с половиной метров телом и пытался загнать зеков, толпящихся в локалке обратно в здание. Но осужденные, увидав кума, сами ломанулись в двери. Остались лишь завхоз восьмого отряда Исаков, да бригадир, кличка которого, как помнил Игнат Федорович, была Глыба.
– Вы его нашли? – повернулся Лакшин к зекам.
– Да, мы… – понуро кивнул Котел. Майор рассматривал его в свете прожектора и не мог понять, то ли лицо зека действительно было таким бледным, или такой эффект давал мертвенный свет мощной ртутной лампы.
– Эй, Макитра, Бычара, – приказал кум, – быстро за лестницами. А вы рассказывайте.
Завхоз коротко глянул на бугра, как бы ища у того поддержки, но Глыба отвернувшись смотрел в асфальт.
– Я обнаружил, что Сапрунова нет на месте около полуночи. – вяло начал завхоз. – Как раз вторая смена начала сниматься. Я и пересчитал всех. А его нет…
Ну, мы со шнырями, бригадирами, Глыбко, вот, помогал, пошли по соседним отрядам, думали он к кому завалился. А ровно в час слышим вопль.
– Два. – поправил бугор.
– Да, согласился Котел. Сначала один орал. Недолго. А потом второй.
Ну, мы выбежали, а он уже висит…
– Живой? – сухо спросил Лакшин.
– Живой, – вздохнул завхоз. – Он еще "помогите" успел сказать. И откинулся.
– А как выполнялось мое распоряжение? – с металлическими нотками в голосе поинтересовался кум.
– Какое?
– На счет ночных дежурных.
– Так мы выделили. Мужика из второй.
– Ага. – грозно ощерился Игнат Федорович. – Заступить он должен был как придет, после полуночи. А сами вы все это время носа из каптерки не казали, чихнарку глушили. Так?
– Да кто ж знал, что он сразу после проверки смоется? – пробасил Глыба.
– Как после проверки? – кум сразу повернулся к бригадиру и стал буравить того взглядом.
– А мне мужики сказали. Я поспрошал. Никто его после проверки не видал.
Лакшин на секунду задумался. Интересно выходит. Значит в этот тайник можно попасть чуть ли не на глазах у всех и никто этого не заметит. И это при том, что зек практически никогда и нигде не остается один.
– Эх вы, – вздохнул Игнат Федорович, – косячные вы морды! И что теперь с вами делать? Проворонили мужика. А я предупреждал. Просил, можно сказать.
– Товарищ майор! – прозвучал сзади голос Макитры. – Мы лестницы принесли. И Поскребышев пришел.
Внезапно стало очень тихо. Кто-то наконец догадался выключить сирены.
– Снимайте. – приказал оперативник.
Прапорщики сняли кители, закатали рукава рубашек, чтобы на извозить их в крови и, приставив лестницы с разных сторон решетки, полезли наверх. Через несколько минут мертвец уже лежал на расстеленной Михаилом Яковлевичем клеенке. Все, в том числе и зеки, молча обступили труп. Зрелище это было не для слабонервных. На месте глаз у покойника зияли кровавые провалы, свернутый нос, все лицо покрывали багровые потеки.
– Эй, кыш от света! – с неожиданной энергией рявкнул Поскребышев.
Дождавшись пока его распоряжение будет выполнено, военврач встал рядом с трупом на колени, расстегнул робу. Открылись залитые кровью выходные отверстия от штырей.
– А что у него в кулаке? – спросил вдруг Котел, заметив, что из-под пальцев трупа просвечивает что-то белое.
– А вы, бычары, чего тут делаете? – обратил наконец внимание на зеков прапорщик Бычара. – В отряд, мухой!
Котел и Глыба, оглядываясь, поплелись в секцию. Поскребышев же, подняв руку убитого стал рассматривать его кулак. Потом по одному, с силой, стал разгибать пальцы.